NextUpPrev

 

9

 

9. НАВСТРЕЧУ ОТКРЫТОМУ ОБЩЕСТВУ

 

Отличие рыночных ценностей от социальных

Представительная демократия

Возврат к подлинным ценностям

 

В предшествующих главах я рассмотрел недостатки рыночного механизма и несколько предложений по их исправлению. Теперь я перехожу к более трудной задаче: обсуждению изъянов нерыночного сектора общества. Они более серьезны, чем сбои рынка, о которых я говорил. Эти изъяны состоят в недостаточном внимании к социальным ценностям, в подмене подлинных ценностей деньгами, в недостатках представительной демократии в некоторых регионах мира и ее отсутствии в других частях, а также в отсутствии настоящего международного сотрудничества. Этот список недостатков нельзя считать полным, но и он представляет собой мощный вызов обществу.

 

 

Отличие рыночных ценностей от социальных

 

Я испытывал большие трудности на протяжении всей книги при обсуждении взаимосвязи между рыночными и социальными ценностями. Проблема не в том, чтобы установить факт различия между ними; трудность состоит в обсуждении содержания и характера социальных ценностей. Рыночные фундаменталисты склонны пренебрегать социальными ценностями, утверждая, что каковы бы они ни были, они проявляются в поведении на рынке. К примеру, если люди хотят заботиться о других людях или защитить окружающую среду, они способны выразить свои чувства, потратив деньги на соответствующие цели, а их альтруизм станет частью ВНП — точно так же, как потребление предметов роскоши. Чтобы доказать, насколько эта аргументация ошибочна, мне не нужно прибегать к абстрактным рассуждениям, которых уже было предостаточно; я могу опереться на собственный опыт.

В качестве анонимного участника финансовых рынков мне никогда не приходилось оценивать социальных последствий своих действий. Я сознавал, что при определенных обстоятельствах эти последствия могут оказаться пагубными, но я оправдывал себя тем, что играю по правилам конкурентной игры, и если бы я налагал на себя дополнительные ограничения, то проигрывал бы. Более того, я понимал, что мои угрызения совести ничего не изменят в реальном мире, учитывая преобладание на финансовых рынках эффективной или почти совершенной конкуренции; если бы я перестал действовать, кто-то занял бы мое место. Решая вопрос, какие акции или валюты купить или продать, я руководствовался лишь одним соображением: максимизировать свою прибыль, сопоставив риски и вознаграждение. Мои решения относились к событиям, имевшим социальные последствия: покупая акции Lockheed и Northrop после того, как их руководителей обвинили во взяточничестве, я помогал поддержать цены их акций. Когда я продавал «короткие» позиции фунта стерлингов в 1992 г., моим контрагентом выступал Банк Англии, и я опустошал карманы британских налогоплательщиков. Но если бы я попытался учитывать еще и социальные последствия своих действий, то это опрокинуло бы все мои расчеты в части соотнесения риска и вознаграждения и мои шансы добиться успеха снизились бы. К счастью, мне не надо волноваться из-за социальных последствий — они все равно бы произошли: на финансовых рынках имеется достаточное количество игроков, так что один участник игры неспособен оказать заметное влияние на результат. Участие моей социальной совести в процессе принятия решений ничего не изменило бы в реальном мире. Великобритания все равно девальвировала бы свою валюту. Если бы я тогда не проявлял целеустремленности в получении прибыли, это отразилось бы только на моих результатах.

Я сознаю, что приведенная аргументация применима исключительно к финансовым рынкам. Если бы мне пришлось иметь дело с людьми, а не с рынками, я бы не смог избежать морального выбора и не смог бы также успешно делать деньги. Я благословляю судьбу за то, что она привела меня на финансовые рынки и позволила не замарать руки[1]. Анонимные участники рынка в основном освобождены от морального выбора, пока они играют по правилам. В этом смысле финансовые рынки не аморальны, этот аспект социальной жизни им вообще чужд.

Указанная особенность рынков делает еще более настоятельной необходимость формирования регулирующих их правил. Анонимный игрок может игнорировать моральные, политические и социальные соображения, но если смотреть на финансовые рынки с позиций общества, то такими соображениями пренебрегать нельзя. Как мы видели, финансовые рынки могут вести себя как катящийся шар, который опрокидывает на своем пути целые экономики. Хотя игра по правилам и оправдывает наши действия, мы не вправе быть безразличными к правилам, по которым мы играем. Правила разрабатываются властями, но в демократическом обществе власти избираются игроками. Коллективные действия могут оказать более непосредственное влияние. Например, бойкот южноафриканских инвестиций оказался успешным и содействовал смене режима в Южной Африке. Но Южная Африка была исключением, поскольку в отношении нее была предпринята коллективная акция. Обычно социальные ценности не находят отражения в поведении на рынке индивидуальных участников, а потому они нуждаются в какой-то иной форме проявления.

Действие на рынке и формулирование правил — это две разные функции. Было бы ошибкой ставить знак равенства между рыночными ценностями, которыми руководствуются индивидуальные участники рынка, и социальными ценностями, которыми следует руководствоваться при формулировании правил. К сожалению, это различие отчетливо видно далеко не всегда. Коллективное принятие решений в современных демократических обществах — это во многом соревнование между конкурирующими интересами. Люди стремятся приспособить правила к своим интересам. Иногда они прибегают к лоббированию, и тогда может случиться забвение моральных соображений — что явно недопустимо.

Социальные ценности имеют значение не только при формулировании правил для участников рынка (например, правил, запрещающих «инсайдерам» вести торговлю, т.е. тем, кто обладает «внутренней» информацией), но и при обслуживании общественных потребностей — безопасности населения, образования или защиты окружающей среды. Многие из таких услуг могут предоставляться на коммерческой основе. Существуют платные дороги, частные образовательные учреждения и тюрьмы, управляемые коммерческими фирмами; можно продавать права на выбросы вредных веществ. Где провести линию между государственным и частным, а проведя эту линию, как регулировать предоставление такого рода услуг частными фирмами, — следует решать коллективным способом.

Все это выглядит достаточно просто; настоящие же трудности начинаются, как только осознается различие между рыночными и социальными ценностями. Как они соотносятся между собой? Рыночные ценности определенно отражают интересы конкретного участника рынка, тогда как социальные ценности имеют отношение к интересам общества в целом, — как их представляют себе его члены. Рыночные ценности можно измерить в денежном выражении, но относительно социальных ценностей возникает проблема. Их трудно определить и еще труднее измерить. Чтобы оценить прибыль, достаточно взглянуть на нижнюю строку баланса. Но как измерить социальные последствия того или иного действия? Действия имеют непредвиденные последствия, которые находят отражение во всех статьях баланса. Их невозможно свести к общему знаменателю, поскольку они по-разному отражаются на разных людях. Будучи филантропом, я превосходно знаю, какие возможны «непредвиденные» последствия, и пытаюсь взвесить их. Но я располагаю неоспоримым преимуществом — я сам себе хозяин. В политике решения приходится принимать коллективным образом, поэтому оценить результаты намного сложнее. Когда разные люди предлагают различные способы действий, связь между намерениями и последствиями становится крайне неопределенной. Неудивительно, что политический процесс функционирует менее эффективно, чем рыночный механизм.

Недостатки политического процесса приобрели еще большую остроту, когда экономика стала превращаться в мировое хозяйство — становиться поистине глобальной, а рыночный механизм стал проникать в такие сферы общества, которые ранее находились вне рыночных отношений. Нетрудно понять, почему так происходит. Как я уже говорил, социальные ценности отражают заботу о других людях. Они подразумевают некую общину, к которой мы принадлежим. Будь я действительно независимым и не связанным с другими людьми, у меня не было бы серьезной причины думать о них, если не считать собственных пристрастий; внешние влияния, исходящие от общины, к которой мы принадлежим, тогда бы отсутствовали. Однако рыночная экономика не функционирует как некая община, еще меньше это относится к мировой экономике. В результате давление извне во многом ослаблено. Желание принадлежать к общине может сохраняться — можно даже утверждать, что оно внутренне присуще человеческой природе. Однако на рынке, основанном на сделках, в отличие от рынка, основанного на отношениях, — мораль может стать обузой. В условиях высококонкурентной среды люди, озабоченные проблемами отношений с другими людьми, преуспевают меньше тех, кто не отягощен моральными соображениями. Таким образом социальные ценности претерпевают то, что можно было бы назвать процессом нежелательного естественного отбора. Беспринципные люди оказываются в выигрыше. Таков один из наиболее тревожных аспектов мировой капиталистической системы.

Однако такая аргументация начинает наталкиваться на логические неувязки. Если люди решают пренебречь своими социальными обязательствами, то кто может сказать, что они ими пренебрегли? На каком основании преобладающие социальные ценности могут считаться ущербными, если они действительно преобладают в обществе? Где критерий, по которому можно судить о социальных ценностях? В этой сфере не существует объективного критерия, который имеется в естественных науках.

Я постараюсь преодолеть указанную трудность, сравнив политический процесс с рыночным механизмом. Мне удалось показать недостатки финансовых рынков, поскольку у меня был некий стандарт, с которым их можно было сравнивать, а именно — равновесное состояние. Я пытаюсь сделать то же применительно к политическому процессу, сопоставив его с рыночным механизмом.

Я пытаюсь подчеркнуть два взаимосвязанных момента. Один состоит в следующем: в связи с распространением меркантильных ценностей и их влиянием на политику, политический процесс менее эффективно обслуживает общественные интересы, чем в то время, когда люди были более чувствительными к социальным ценностям или «гражданским добродетелям». Второй момент заключается в том, что политический процесс менее эффективно корректирует собственные эксцессы, по сравнению с рыночным механизмом. Оба эти соображения подкрепляют друг друга рефлексивным образом: рыночный фундаментализм подрывает демократический политический процесс, а эффективность политического процесса не служит мощным аргументом в пользу рыночного фундаментализма. Институтам представительной демократии, которые успешно функционировали в США, в значительной части Европы и многих других странах, теперь угрожает опасность, а гражданские добродетели, утраченные однажды, возродить трудно.

 

 

Представительная демократия

 

Предполагается, что демократия обеспечивает механизм для выработки коллективных решений, которые наиболее полно отвечают интересам общества. Считается, что при принятии коллективных решений она позволяет добиться той же цели, которая достигается с помощью рыночного механизма при принятии индивидуальных решений. Граждане избирают представителей, которые сообща принимают коллективные решения путем голосования. Таков принцип представительной демократии. Она предполагает определенный вид отношений между гражданами и их представителями. Кандидаты встают и рассказывают гражданам, на каких идеях будет строиться их политика, а граждане затем выбирают человека, чьи идеи ближе всего к их собственным. Таким представителем в доброе старое время был Джефферсон с той разницей, что во время кампании он оставался дома. Демократический процесс предполагает честность точно так же, как понятие совершенной конкуренции предполагает совершенное знание. Такое допущение, конечно же, нереалистично. Кандидаты уже давно поняли, что у них больше шансов быть избранными, если они будут говорить избирателям то, что их избиратели хотели бы услышать, а не то, что кандидаты думают на самом деле. Это — не фатальный изъян, поскольку система предусмотрела и его. Если кандидаты не выполняют своих обещаний, то их можно снять с должности. В этом случае сохраняются близкие к равновесным условия. Избиратели не всегда получают именно тех представителей, которые им нужны, но они в состоянии исправить свои ошибки в ходе следующего раунда выборов.

Однако в результате рефлексивного процесса условия могут существенно отклониться от равновесного состояния. Кандидаты находят способы заполнить разрыв между обещаниями и действиями. Они проводят опросы общественного мнения и групповые собрания с целью выяснить, что хотели бы услышать избиратели, и строят свои заявления таким образом, чтобы они соответствовали желаниям электората. В итоге обеспечивается соответствие между заявлениями кандидатов и пожеланиями избирателей, однако происходит это неверным путем: обещания кандидата соответствуют ожиданиям электората, вместо того чтобы выбор пал на кандидата, чьи идеи отвечали бы идеям избирателей. Избиратели так и не получают представителей, которых они хотели бы иметь; их постигает разочарование, и они теряют веру в процесс.

Избиратели, конечно, тоже не безупречны. Предполагается, что они избирают представителей, которые будут руководствоваться подлинными интересами общины, но они ставят свои узко эгоистические интересы выше интересов общины. Кандидаты в свою очередь апеллируют к тем же узко эгоистическим интересам индивидов. А так как кандидаты неспособны учесть всех интересов, особенно если последние конфликтуют друг с другом, они практически вынуждены отдать предпочтение некоторым. Процесс деградирует еще больше, когда избиратели перестают реагировать на обман и ложь кандидатов, пока они представляют личные интересы избирателей. Деградацию можно считать завершенной, когда в дело вступают деньги. Конечно же, в США рассчитывать на избрание могут только те кандидаты, которые отдали предпочтение определенным интересам. Когда же электорат уже не ждет от кандидатов честности, а судит о них лишь по их способности быть избранными, наступают условия, весьма далекие от равновесных. Динамическое неравновесие усиливается в результате той роли, которую играет в ходе выборов телевизионная реклама. Коммерческие объявления заменяют честные заявления об убеждениях и придают еще больший вес деньгам, поскольку рекламу надо оплачивать. Таковы преобладающие ныне социальные условия.

Сопоставьте эти условия с бумом конгломератов, который я охарактеризовал выше. Руководство конгломератов воспользовалось ошибками в оценках доходов инвесторами. Оно обнаружило, что способно повысить доход в расчете на акцию, пообещав увеличить доходы с помощью приобретения других предприятий. Этот процесс аналогичен тому, когда избирателям говорят именно то, что они хотят услышать. То и другое — примеры динамического неравновесия. Но между этими процессами имеется существенная разница!

Бум конгломератов был скорректирован последующим спадом. Это был также более или менее случайный эпизод, хотя аналогичные эпизоды по-прежнему случаются. Рынки, конечно, способны корректировать свои эксцессы: за рынком «быков» следует рынок «медведей». Представительной демократии это, похоже, удается менее успешно. Верно, что правительства и законодательные органы регулярно меняются по воле электората; так задумана система. Но демократия, как представляется, неспособна исправить собственные эксцессы; напротив, похоже, что она все более отходит от равновесного состояния. Подтверждением правильности приведенного анализа служит растущая неудовлетворенность избирателей.

Такая неудовлетворенность наблюдалась и раньше. В период между двумя мировыми войнами она привела к краху демократии и возникновению фашизма в нескольких европейских странах. В настоящее время неудовлетворенность проявляется иным образом. Демократии ничто серьезно не угрожает ни в одной из стран центра мировой капиталистической системы, и она — фактически на подъеме в странах периферии. Однако политический процесс продолжает подвергаться дискредитации. Вместо этого люди связывают все больше надежд с рыночным механизмом, что способствует распространению рыночного фундаментализма. Неудачи политики становятся самым веским аргументом в пользу предоставления рынку большей свободы. Рыночный фундаментализм, в свою очередь, способствовал становлению мировой капиталистической системы, а последняя сузила возможности государства гарантировать социальное обеспечение своим гражданам, что послужило еще одним подтверждением неудач политики, по меньшей мере применительно к гражданам, которые нуждаются в социальном обеспечении. В рефлексивном процессе трудно отделить причину от следствия. Сравнение с бумом конгломератов помогает показать, насколько политика уклонилась от равновесия. В этом контексте равновесие означало бы, что политический процесс соответствует ожиданиям электората.

Приведенная аргументация нуждается в одной оговорке. Я подчеркиваю способность рынков корректировать свои эксцессы как раз в тот момент, когда финансовые рынки, возможно, утратили эту способность. Инвесторы потеряли веру в основополагающие рыночные принципы. Они понимают, что речь идет о том, чтобы делать деньги, а не заботиться о каких-то ценностях. Многие былые принципы утрачены, а те, кто их по-прежнему придерживается, понесли убытки — в отличие от тех, кто считает, что наступает новая эра. Вывод о том, что мы далеко отклонились от равновесного состояния, только становится более убедительным, если согласиться, что рынки также лишились былого якоря.

То, что справедливо в отношении политики, в равной мере относится к социальным ценностям. Социальные ценности во многих отношениях уступают рыночным ценностям. Их нельзя выразить количественно, их даже нельзя четко определить словесно. Их невозможно свести к общему знаменателю — деньгам. Тем не менее сложившаяся община имеет четко сформировавшиеся ценности; ее члены могут придерживаться или нарушать их, ценности могут поддерживать членов общины или подавлять их, но эти ценности по меньшей мере известны членам. Но мы не живем в такого рода общине. Нам уже стало трудно решить, что есть добро и зло.

Отсутствие морали у рынков подорвало мораль даже в тех сферах, где общество не может без нее обойтись. Согласие в отношении моральных ценностей отсутствует. Монетарные ценности куда менее двусмысленны. Их не только можно измерить, но и можно быть уверенным, что люди вокруг нас дорожат ими. Они убеждают в том, что социальные ценности отсутствуют.

Социальные ценности, возможно, менее определенны, чем рыночные, но без них общество существовать не может. Рыночным ценностям придали статус социальных ценностей, но они неспособны выполнять эту функцию. Они предназначены для принятия индивидуальных решений в условиях конкурентной среды, но они плохо подходят для принятия коллективных решений в ситуации, предполагающей сотрудничество наряду с конкуренцией.

Было допущено смешение функций, что подорвало процесс коллективного принятия решений. Рыночные ценности не могут заменить общественное сознание или, используя старомодное выражение, гражданские добродетели. Во всех случаях, когда пересекаются политика и деловые интересы, существует опасность, что политическое влияние будет использовано в деловых целях. Согласно прочно утвердившейся традиции, выборные лица должны заботиться об интересах своих избирателей. Но где провести водораздел между законным и незаконным? Предпочтение, отдаваемое интересам бизнеса, а также эгоистический интерес политиков отодвинули разделительную линию за грань, которую многие избиратели считают допустимой; отсюда — разочарование и неудовлетворенность. Они заметны как во внутренней, так и в международной политике. В сфере международных отношений ситуация усугубляется тем, что в условиях демократии внешняя политика во многом диктуется внутренними политическими соображениями. Эта тенденция особенно заметна в США, где четко видны различия между этническими избирательными блоками; у французского правительства еще более заметна традиция проталкивать интересы бизнеса с помощью политических средств. Знакомый мне президент одной восточноевропейской страны был шокирован тем, что во время встречи с Жаком Шираком французский президент потратил большую часть времени на то, чтобы убедить собеседника в пользу французского покупателя в рамках одного приватизационного проекта. Я уже не говорю о продаже оружия.

Коррупция существовала всегда, но в прошлом люди ее стыдились и как-то пытались ее скрыть. Но теперь, когда мотив прибыли возведен в ранг морального принципа, политики в ряде стран стыдятся, если не воспользуются преимуществами своего положения. Я мог лично наблюдать это в странах, где у меня имеются фонды. Особенно широким размахом коррупции отличается Украина. Я изучал положение в африканских странах и пришел к выводу, что народы в странах с богатыми ресурсами и в странах, лишенных ресурсов, одинаково бедны; единственное различие состоит в том, что правительства в богатых ресурсами странах значительно более коррумпированны.

Тем не менее отвергать коллективное принятие решений только потому, что оно неэффективно и сопряжено с коррупцией, это все равно, что отказываться от рыночного механизма только потому, что он нестабилен и несправедлив. В том и другом случае побуждение продиктовано неспособностью мириться с тем, что все созданные людьми конструкции несовершенны и требуют улучшения.

Господствующие ныне теории рыночного механизма и представительной демократии сформировались под влиянием эпохи Просвещения, и, даже не сознавая этого, они трактуют реальность так, как будто она не зависит от мышления участников. Предполагается, что финансовые рынки исключают будущее, которое было бы независимым от сегодняшних оценок. Предполагается, что выборные лица придерживаются определенных ценностей, независимых от их желания быть избранными. Так уж устроен мир. Ни рыночный механизм, ни представительная демократия не оправдывают связываемых с ними ожиданий. Но это не причина отказываться от них. Надо лишь признать, что совершенство недостижимо и надо работать над исправлением недостатков существующих структур.

Рыночные фундаменталисты не приемлют коллективного принятия решений ни в какой форме, так как оно лишено автоматического механизма исправления ошибок, присущего рынку и предположительно ведущего к равновесию. Они утверждают, что общественный интерес лучше всего обеспечивается косвенным путем, когда людям позволяют добиваться собственных интересов. Они возлагают надежду на «невидимую руку» рыночного механизма. Но такая надежда неосновательна по двум причинам. Во-первых, коллективный интерес не находит проявления в поведении на рынке. Корпорации не ставят цели создавать рабочие места; они нанимают людей (как можно меньше и по более низкой цене), чтобы получать прибыль. Компании в сфере здравоохранения созданы не для спасения жизней; они оказывают медицинские услуги, чтобы получать прибыль. Нефтяные компании не стремятся защитить окружающую среду, а лишь соблюсти соответствующие правила и защитить свой имидж в глазах общественности. Полная занятость, доступная медицина и здоровая жизненная среда могут, при определенных обстоятельствах, оказаться побочными продуктами рыночных процессов, но такие желательные социальные последствия нельзя считать гарантированными исключительно на основе одного принципа прибыльности. «Невидимая рука» не способна судить об интересах, которые не входят в ее компетенцию.

Во-вторых, финансовые рынки нестабильны. Я вполне сознаю достоинства финансовых рынков в качестве механизма обратной связи, который не только позволяет, но и вынуждает участников корректировать ошибки; однако я добавил бы, что финансовые рынки иногда сами терпят крах. Рыночный механизм также требует улучшения на основе метода проб и ошибок. Особенно подходят для этой работы центральные банки, поскольку они взаимодействуют с финансовыми рынками и получают информацию в рамках обратной связи, позволяющую им исправлять собственные ошибки.

Я разделяю преобладающую антипатию к политике. Я — дитя рынков, и мне нравятся связанные с ними свобода и возможности. Как участник рынка я могу самостоятельно принимать решения и учиться на своих ошибках. Мне незачем убеждать других что-то делать, и результаты моих действий не искажаются процессом коллективного принятия решений. Пусть это прозвучит странно, но участие в финансовых рынках удовлетворяет мое стремление к истине. Я питаю личную неприязнь к политике и к коллективному принятию решений. Тем не менее я сознаю, что без них нам не обойтись.

 

 

Возврат к подлинным ценностям

 

До сих пор я говорил только о социальных ценностях, но что-то неладное происходит и с индивидуальными ценностями. Как отмечено в главе 6, денежные ценности узурпировали роль подлинных ценностей, а рынки стали господствовать в таких сферах общественной жизни, где им не должно быть места. Я имею в виду такие профессии, как юрист и врач, политик, педагог, ученый, работник искусства, а также специалистов в области так называемых «общественных отношений». Достижения или качества, которые следовало бы оценивать как таковые, получают денежное выражение; о них судят по тому, сколько денег они приносят, а не по их подлинным достоинствам.

Деньгам присущи некоторые свойства, которых нет у подлинных ценностей: у них есть общий знаменатель, они поддаются количественному выражению и их ценят практически все люди. Благодаря таким свойствам деньги способны служить средством обращения, но не обязательно — его конечной целью. Большинство достоинств, приписываемых деньгам, проистекают из результатов их расходования; в этом смысле деньги служат средством для достижения цели. Конечной целью деньги выступают лишь в одном случае: когда цель — накопление богатства.

Я далек от мысли приуменьшать пользу богатства; но сделать накопление богатства конечной целью — значило бы игнорировать многие другие аспекты существования, которые также заслуживают внимания, особенно со стороны тех, кто удовлетворил свои материальные потребности, связанные с выживанием. Я не собираюсь уточнять, в чем заключаются эти другие аспекты существования; суть подлинных ценностей как раз заключается в том, что их невозможно свести к общему знаменателю, и разные люди оценивают их по-разному. Мыслящие люди вправе решить этот вопрос самостоятельно: это привилегия, которой они могут воспользоваться, как только удовлетворят насущные потребности.

Однако, вместо того чтобы воспользоваться такой привилегией, мы всячески стараемся лишиться ее, отдавая предпочтение накоплению богатства. Когда все стремятся иметь как можно больше денег, конкуренция обостряется настолько, что даже те, кто добился наибольших успехов, низводятся до положения, когда им приходится бороться за выживание. Люди упрекают Билла Гейтса (Bill Gates), председателя корпорации Microsoft, за то, что он не отдает более значительную часть своего богатства; они не понимают, что сфера его деятельности развивается столь стремительно и в условиях настолько ожесточенной конкуренции, что он не может даже думать о филантропии[2]. Независимость и свобода распоряжаться деньгами, присущие в прошлом привилегированным слоям, теперь утрачены. Я считаю, что мы стали из-за этого беднее. Жизнь не должна сводиться к простому выживанию.

Однако выживание самых сильных превратилось в цель нашей организации.

Подразумевает ли концепция открытого общества иной набор ценностей? — Я полагаю, что да, однако доказывать это утверждение следует осмотрительно. Открытое общество определенно требует исправления ошибок и эксцессов, но оно также признает отсутствие объективного критерия, который позволил бы судить о них. Я могу утверждать, что возведение прибыли в ранг этического принципа — это большое заблуждение, но я не вправе считать себя судьей в конечной инстанции, который выносит приговор от имени всего открытого общества. С полной уверенностью я могу говорить только одно: подменять меркантильными ценностями все прочие ценности — значит толкать общество в направлении опасного дисбаланса и подавлять человеческие чаяния, которые заслуживают такого же серьезного внимания, как рост ВНП.

Позвольте мне изложить свои доводы. Поведение, направленное на максимизацию прибыли, диктуется соображениями выгоды и пренебрегает требованиями морали. Финансовые рынки не являются ни моральными, ни аморальными; соображения морали им просто чужды. В отличие от этого невозможно принимать правильные коллективные решения, если отсутствует четкое понимание различия между добром и злом. Мы не знаем, что считать правильным. Если бы нам это было известно, мы бы не нуждались в демократическом правительстве; мы могли бы счастливо жить при правителе-философе, как предлагал Платон, но нам необходимо понимать, что правильно, а что — неправильно, иметь некий внутренний ориентир поведения в качестве граждан и политиков. Без этого представительная демократия не способна функционировать. Мотив прибыли смещает этот внутренний ориентир. Принципу выгоды отдается предпочтение перед моральными принципами. На высококонкурентном рынке, где ежеминутно совершается бесконечное число сделок, забота об интересах других людей может обернуться помехой. Отцы-основатели США считали минимум гражданских добродетелей чем-то само собой разумеющимся, и они не могли предвидеть возникновения высококонкурентных рынков. Преобладание мотива прибыли над гражданскими добродетелями подрывает политический процесс. Это не имело бы значения, если бы мы могли полагаться на рыночный механизм в такой степени, какую считают возможной рыночные фундаменталисты. Но, как я показал выше, дело обстоит иначе.

Следует рассмотреть еще один довод. Будут ли люди довольны открытым обществом, — во многом зависит от результатов функционирования этого общества. Самый веский аргумент в пользу открытого общества заключается в том, что оно обеспечивает неограниченные возможности для совершенствования. Будучи рефлексивным, открытое общество становится сильнее благодаря достигнутым внутри него результатам. В свою очередь эти результаты зависят от того, что считается удовлетворительным. Прогресс — это субъективное явление; понимание того, что составляет прогресс, зависит от разделяемых людьми ценностей в такой же степени, как и от материальных условий жизни. Мы привыкли измерять прогресс динамикой ВНП, но это равносильно тому, чтобы признать деньги в качестве подлинной ценности. ВНП — это мерило обменов, опосредованных деньгами; чем больше социальное взаимодействие принимает форму денежных обменов, тем выше ВНП. К примеру, распространение СПИДа, при прочих равных условиях, приведет к увеличению ВНП из-за повышения стоимости медицинского обслуживания. Это — неправильно и ненормально. Подлинные ценности невозможно измерить деньгами. Необходим некий иной критерий качества, даже если его невозможно представить в количественной форме. На мой взгляд, лучшим критерием была бы степень самостоятельности, которой пользуются люди, поскольку жизнь не должна сводиться к простому выживанию. При таком критерии не вполне понятно, происходит ли в мире прогресс или регресс.

Мировая капиталистическая система основана на конкуренции. Расслабиться в борьбе за выживание и проявлять заботу о более тонких материях может оказаться крайне опасным. Некоторые люди и общества пытаются так поступать и вынуждены платить за это высокую цену. Например, жители Великобритании настолько привязаны к дому, что это ставит их в невыгодное положение на рынке труда. На Европейском континенте высоко ценят социальное обеспечение; за это европейским странам приходится расплачиваться высоким уровнем безработицы.

Тем не менее я считаю, что перемены возможны. Их следует начать сверху, как это и происходит в большинстве случаев революционной смены режима. Лишь те, кто добился успеха в конкуренции, в состоянии внести изменения в условия конкуренции. 1с, кто добился меньших успехов, могут выйти из игры, но их уход не изменит ее правил. Граждане, живущие в демократических странах, все же имеют определенную возможность улучшить качество своей политической жизни. Предположим, люди осознали, что мировая конкуренция приняла слишком ожесточенный характер и возникла настоятельная потребность в сотрудничестве; предположим далее, что они научились проводить различие между индивидуальным принятием решений и коллективным принятием решений. Тогда избранные ими представители защищали бы другую политику и придерживались бы иных норм поведения. Они получили бы какую-то возможность осуществить перемены в собственной стране. Без сотрудничества с другими странами они не смогли бы изменить характер функционирования мировой капиталистической системы, но по меньшей мере они могли бы проявить большую готовность к сотрудничеству. Перемены следовало бы начать с изменений в установках, которые постепенно трансформировались бы в изменения в политике.

Это, разумеется, - окольный путь осуществления перемен, он не представляется по-настоящему реалистичным, если учесть господствующую тенденцию. Силы мировой конкуренции были развязаны совсем недавно — для целей настоящей работы я бы отнес эту дату примерно к 1980 г., — и их последствия еще полностью не проявились. Каждая страна испытывает нажим, требующий повышения конкурентоспособности, к тому же стало трудно сохранять многие системы социального обеспечения, созданные при различных обстоятельствах. Процесс их демонтажа еще не завершен. Великобритания и США — страны, возглавившие этот процесс, — сегодня пожинают плоды, тогда как страны, которые сопротивлялись этому процессу, переживают тяжелую безработицу. Условия для изменения направления движения еще не созрели. Но события развиваются очень быстро.

Я надеюсь, что доводы, изложенные в книге, будут способствовать изменению сложившейся тенденции, хотя должен допустить, что в каком-то смысле, возможно, не могут служить удачной ролевой моделью. Я пользуюсь большим уважением и признанием не только благодаря моей филантропической деятельности или моим философским взглядам, а из-за способности делать деньги на финансовых рынках. Я сомневаюсь, стали ли бы вы читать эту книгу, не будь у меня репутации финансового мага и волшебника.

Первоначально финансовые рынки меня заинтересовали как способ заработать на жизнь, но в последнее десятилетие я сознательно использовал свою финансовую репутацию в качестве трамплина для продвижения своих идей. Главная идея, которую я хотел бы довести до читателя, состоит в следующем: нам необходимо осознать различие между индивидуальным принятием решений, которое находит проявление в поведении на рынке, и коллективным принятием решений, которое проявляется в социальном поведении вообще и в политике в частности. В том и другом случае нами движет эгоистический интерес; однако при принятии коллективных решений общие интересы должны быть выше индивидуальных эгоистических интересов. Я допускаю, что это различение осознано еще далеко не всеми. Многие люди, возможно, большинство людей, руководствуются узкими эгоистическими интересами даже при принятии коллективных решений. Существует соблазн протянуть руки и присоединиться к толпе, но это было бы ошибкой, так как нанесло бы ущерб общим интересам. Ибо если мы действительно верим в общие интересы, то должны исходить из них, даже если другие так не поступают. Подлинные ценности тем и отличаются, что они являются таковыми, независимо от того, преобладают ли они в обществе или нет. Между подлинными ценностями и рыночными ценностями существует пропасть. На рынках господствует конкуренция, а цель состоит в том, чтобы выиграть. Подлинные ценности достойны уважения как таковые. Я никогда не забываю слов Сергея Ковалева, российского диссидента и активиста в области прав человека, который гордо заявил мне, что он всю свою жизнь вел почти наверняка проигрышные битвы. Я не дорос до его критериев, но я поступаю в соответствии со своими убеждениями. В качестве участника рынка я стремлюсь к выигрышу, а в качестве человека — члена человеческого сообщества — я стремлюсь служить общим интересам. Иногда эти две роли трудно разделить, как видно из моего участия в российских делах, но сам принцип ясен.

Всегда будут люди, которые ставят личные интересы выше общих интересов. Это явление называется проблемой «безбилетного пассажира», которая путает все коллективные усилия. Но различие состоит как раз в том, считаем ли мы это проблемой или принимаем его как должное. В первом случае мы осуждаем «безбилетных пассажиров», хотя и не можем от них избавиться; во втором случае мы не только терпим их, но даже можем к ним присоединиться. Всеобщее осуждение способно отбить охоту к «безбилетной езде». В бизнесе люди весьма озабочены тем, что о них думают другие. В деловой практике они могут быть целеустремленными, но если ценятся другие гражданские добродетели, они по меньшей мере сделают вид, что им не чужды общественные интересы. И уже это было бы шагом вперед по сравнению с нынешним состоянием дел.

Конечно же, межличностная критика в политике и общественной жизни никогда не сработает так, как в естественных науках, поэтому не следует питать нереалистических ожиданий, которые привели бы к разочарованию. В науке существует объективный внешний критерий, который позволяет торжествовать истине, даже если она противоречит здравому смыслу. В общественной жизни такого критерия нет. Как мы видели, когда люди руководствуются исключительно результатами своих действий, они способны отклониться от общественных интересов очень далеко. Существует только внутренний критерий: подлинные ценности, которыми руководствуются граждане. Эти ценности не являются надежной основой для межличностных критических оценок, поскольку от них легко отмахнуться. Как мы видели, общественные науки менее эффективны, чем естественные науки, так как в обсуждение вторгается проблема мотивов. Например, марксисты обычно отвергали любую критику своей догмы, обвиняя оппонентов в защите враждебных классовых интересов. Так что критика становится менее действенной, когда речь идет о мотивах, а не о фактах. Тем не менее политика становится более эффективной, когда граждане руководствуются пониманием добра и зла, а не исключительно соображениями практической целесообразности.

Я видел, как это произошло на моей родине — Венгрии, но для этого потребовалась революция. Я покинул страну с горьким чувством: население страны мало сделало, чтобы помочь своим согражданам-евреям, когда тех уничтожали в годы нацистской оккупации. Когда я приехал в страну двадцать лет спустя, я обнаружил другую атмосферу. Это было наследие революции 1956 г. Люди остро осознали политический гнет. Некоторые из них стали диссидентами; большинство нашли способ приспособиться, но они понимали, что идут на компромисс и восхищались теми, кто от компромисса отказывался. Интересно отметить, что четкое осознание того, что есть добро, а что — зло, преобладавшее в момент основания мною Фонда, исчезло после распада коммунистического режима. Можно ли было сохранить это понимание или возродить его в условиях демократии? Я считаю, что можно, но импульс должен был исходить от индивидов, которые руководствуются собственными ценностями, независимо от того, как поступают другие. Тем не менее некоторые люди должны быть готовы защищать свои принципы, а другие — уважать их за это. Этого было бы достаточно, чтобы улучшить социальный и политический климат.

 

PrevUpNext



[1] Мое положение изменилось, когда я стал общественной фигурой. Внезапно я получил возможность влиять на рынки, В результате возникли моральные проблемы, которые ранее мне были чужды, но я не хочу их здесь обсуждать, чтобы не отвлекать внимание от основной аргументации.

[2] В настоящее время, когда он втянут в антитрестовскую тяжбу, филантропия, видимо, станет частью его деловой стратегии.




Ювелирный магазин предлагает золотые украшения от Золото сток центр ювелирная фирма оптовая по низким заводским ценам.
Сайт управляется системой uCoz